Неточные совпадения
— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а во-вторых, доложу вам, изучать отдельные
личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного
человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.
— «Внутренняя жизнь
личности есть единственно творческая сила
человеческого бытия, и она, а не самодовлеющие начала политического порядка является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства».
Именно те, кого Горький называет неудачным термином «богоискатели», вот уже много лет пытаются перенести центр тяжести внутрь человека, в его глубину, и возложить на
личность человеческую огромную ответственность за жизнь.
Общественность же была оторвана от души
человеческой, от духовной жизни
личности и от души мировой, от жизни космической.
Если мы говорим в противоположность пантеистическому монизму, что Бог есть
личность, то понимать это нужно совсем не в ограниченном и природно-человеческом смысле конкретного образа, с которым возможно для нас личное общение.
И вместе с тем со своей «частной» точки зрения Толстой не видит
личности человеческой, всякий лик тонет для него в безличном.
Отвлеченная, ничем не ограниченная демократия легко вступает во вражду с духом
человеческим, с духовной природой
личности.
Тогда лишь правда демократии, правда
человеческого самоуправления, соединится с правдой духа, с духовными ценностями
личности и народа.
Но истинное народное самоуправление, как выявление организованной
человеческой энергии, как обнаружение народного характера, предполагает самодисциплину и самовоспитание
личности и народа, закал воли.
Отвлеченно-демократическая общественная идеология сняла ответственность с
личности, с духа
человеческого, а потому и лишила
личность автономии и неотъемлемых прав.
Теоретически освобожденный, я не то что хранил разные непоследовательные верования, а они сами остались — романтизм революции я пережил, мистическое верование в прогресс, в человечество оставалось дольше других теологических догматов; а когда я и их пережил, у меня еще оставалась религия
личностей, вера в двух-трех, уверенность в себя, в волю
человеческую.
Обогащение
личности, развитие ее в широту и высоту может порождать обеднение в
человеческом общении, разрыв с людьми, с которыми раньше был связан.
Мои мысли о несотворенной свободе, о Божьей нужде в
человеческом творчестве, об объективации, о верховенстве
личности и ее трагическом конфликте с миропорядком и обществом отпугивали и плохо понимались.
Личность человеческая более таинственна, чем мир.
Личность человеческая сделалась пунктом, на котором я боюсь сойти с ума».
В Иисусе Христе — Богочеловеке, в индивидуальной
личности, дано совершенное соединение двух природ, божественной и
человеческой.
В
личности Иисуса Христа произошло соединение божественной и
человеческой природы, и явился Богочеловек.
Герцен не соглашался жертвовать
личностью человеческой для истории, для ее великих якобы задач, не хотел превращать ее в орудие нечеловеческих целей.
И не мог осмыслить человек этой власти над ним естественного, обожествленного человечества,
человеческого общества,
человеческого рода, вечно умирающего и вечно рождающего, беспощадно разбивающего все надежды
личности на вечную и совершенную жизнь.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение
личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое
человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Лжерелигиозная антропология западного папоцезаризма, положенная в основу католической теократии, была принижением
личности Христа, отделением
человеческого от божеского; в ней не достигалось богочеловечество и не давалось непосредственное общение с Богочеловеком.
Родовые религии сделали возможными первые стадии
человеческой истории; в них открылись элементарно необходимые истины; но откровения о
личности и ее идеальной природе в них не было еще, не настало еще для этого время.
Но дать ей настоящее,
человеческое развитие значило бы признать права ее
личности, отказаться от самодурных прав, идти наперекор всем преданиям, по которым сложился быт «темного царства»: этого Русаков не хотел и не мог сделать.
Но воздух самодурства и на нее повеял, и она без пути, без разума распоряжается судьбою дочери, бранит, попрекает ее, напоминает ей долг послушания матери и не выказывает никаких признаков того, что она понимает, что такое
человеческое чувство и живая
личность человека.
Ни малейшего сознания ее
человеческих прав и ни малейшей мысли об уважении ее нравственной
личности никогда и не бывало у Пузатова.
И не может быть их там, где повержено в прах и нагло растоптано самодурами
человеческое достоинство, свобода
личности, вера в любовь и счастье и святыня честного труда.
Следствием такого убеждения является в нас уважение к
человеческой натуре и
личности вообще, смех и презрение в отношении к тем уродливым
личностям, которые действуют в комедии и в официальном смысле внушают ужас и омерзение, и наконец — глубокая, непримиримая ненависть к тем влияниям, которые так задерживают и искажают нормальное развитие
личности.
Стоит человеку понять свою жизнь так, как учит понимать ее христианство, т. е. понять то, что жизнь его принадлежит не ему, его
личности, не семье или государству, а тому, кто послал его в жизнь, понять то, что исполнять он должен поэтому не закон своей
личности, семьи или государства, а ничем не ограниченный закон того, от кого он исшел, чтобы не только почувствовать себя совершенно свободным от всякой
человеческой власти, но даже перестать видеть эту власть, как нечто могущее стеснять кого-либо.
По дороге приходилось, правда, раздавить репутацию женщины, как-то жаль, но что делать? Есть важные случаи, в которых
личности человеческие приносятся на жертву великим планам!
Проводить в подробности по различным царствам природы мысль, что прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая о человеке и о
человеческой жизни, я считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно говорят о том], что красоту в природе составляет то, что напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает
личность), что прекрасное в природе имеет значение прекрасного только как намек на человека [великая мысль, глубокая!
Приписывая своей
личности права бесконечной свободы, отнимали все
человеческие условия бытия у целых сословий; их самоотвержение было эгоизмом, их молитва была корыстная просьба, их воины были монахи, их архиереи были военачальники; обоготворяемые ими женщины содержались, как узники, — воздержность от наслаждений невинных и преданность буйному разврату, слепая покорность и беспредельное своеволие.
Греки думали, что они вываяли все, что находится в душе
человеческой; но в ней осталась бездна требований, усыпленных, неразвитых еще, для которых резец несостоятелен; они поглотили всеобщим
личность, городом — гражданина, гражданином — человека; но
личность имела свои неотъемлемые права, и, по закону возмездия, кончилось тем, что индивидуальная, случайная
личность императоров римских поглотила город городов.
Греция, умевшая развивать индивидуальности до какой-то художественной оконченности и высоко
человеческой полноты, мало знала в цветущие времена свои ученых в нашем смысле; ее мыслители, ее историки, ее поэты были прежде всего граждане, люди жизни, люди общественного совета, площади, военного стана; оттого это гармонически уравновешенное, прекрасное своим аккордом, многостороннее развитие великих
личностей, их науки и искусства — Сократа, Платона, Эсхила, Ксенофонта и других.
Сказал кто-то новую мысль, что жид — человек, а не скотина, и ничто
человеческое ему ни чуждо: тотчас в трубы трубить начали, что у нас гуманность на высшей степени развития (исключая только некоторые презренные
личности).
Даже поэзия, всегда столь сочувствовавшая всему доброму и прекрасному и презиравшая мелкие, своекорыстные расчеты, даже поэзия постоянно увлекалась духом партий и классов и только в немногих частных явлениях возвышалась до точки зрения чисто
человеческой, превышающей частные интересы кружков или каких-нибудь особенных
личностей.
Венеровский. Да там мошенника одного поймали — старшина было хотел стащить деньжонки клубные, но поймали, уличили. Да ведь все больше плуты, хе, хе! Ну вот и радуешься, как замечаешь, что хоть немного начинают сквозь эти крепкие лбы проходить идеи прогресса, сознание чести и
человеческое чувство, хотя немножко. Да, как хотите, а и одна честная
личность, и то как много может сделать. Вот на себя посмотрю, что ж мне скромничать, хе, хе!
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте! Но как вы объясняете себе это явление? Всякому мыслящему человеку должно быть известно, что влечение к миловидности есть только низшее проявление
человеческой природы. Как может такая
личность, как этот господин, не видеть всю гнусность этого увлечения, всю высоту своего падения! Как не понимать, что, раз вступив в эту среду и подчинившись всем этим суеверным и мертвящим условиям, возврата нет. А он понимает свободу женщины. Я имею данные…
У ней есть не только доброта, по которой она жалеет плачущую девочку, но и зачатки уважения к
человеческим правам и недоверие к [насильственному] праву собственного произвола: когда ей говорят, что можно заставить Игрушечку делать, что угодно, она возражает: «А как она не станет?» В этом возражении уже видно инстинктивное проявление сознания о том, что каждый имеет свою волю [и что насилие чужой
личности может встретить противодействие совершенно законное].
А если так, то в пределах естественных условий решительно всякий человек должен быть полным, самостоятельным человеком и, вступая в сложные комбинации общественных отношений, вносить туда вполне свою
личность и, принимаясь за соответственную работу, хотя бы и самую ничтожную, тем не менее — никак не скрадывать, не уничтожать и не заглушать свои прямые
человеческие права и требования.
Но вот в том-то и заслуга художника: он открывает, что слепой-то не совсем слеп; он находит в глупом-то человеке проблески самого ясного здравого смысла; в забитом, потерянном, обезличенном человеке он отыскивает и показывает нам живые, никогда незаглушимые стремления и потребности
человеческой природы, вынимает в самой глубине души запрятанный протест
личности против внешнего, насильственного давления и представляет его на наш суд и сочувствие.
Моралисты утверждали, что все это от растленности
человеческого рода и от помрачения ума его; другие, напротив, кричали, что теория будто бы идеальной организации, состоящая в обезличении человека, противна естественным требованиям
человеческой природы и потому должна быть отвергнута, как негодная, и уступить место другой, признающей все права
личности и принцип бесконечного развития, бесконечного шествия вперед, то есть прогресса, в противоположность застою.
Следовало бы ожидать, что, при всеобщем стремлении к поддержанию своего
человеческого достоинства, исчезнут и те забитые
личности, которых несколько экземпляров взяли мы у г. Достоевского.
Будь еще дело между
личностями, один на один, — тогда бы, может быть, раздраженное
человеческое чувство выказалось сильнее и решительнее; а ведь тут и личностей-то нет никаких, кроме неповинных, потому что не свою волю творят.
Того примиряющего, разрешающего начала, которое так могуче действует в искусстве, ставя перед вами полного человека и заставляя проглядывать его
человеческую природу сквозь все наплывные мерзости, — этого начала нет никаких следов в изображении
личности князя.
И между тем, вступая в жизнь и оглядываясь вокруг себя, он видит, что искания человека сохранить свою
личность, остаться самим собою, никогда не удаются, и кто из ищущих не успеет рано умереть в чахотке или другой изнурительной болезни, тот в результате доходит только — или до ожесточения, нелюдимства, сумасшествия, или до простого, тихого отупения, заглушения в себе
человеческой природы, до искреннего признания себя чем-то.
— Не… не понимаю! — бормотал доктор. — Ведь это что же такое! Ведь это глумление над
личностью, издевательство над
человеческими страданиями! Это что-то невозможное… первый раз в жизни вижу!
Все подобные
личности и все подобные проделки мы признаем искажением
человеческой природы и нарушением естественного порядка вещей.
Тожественность
личности воскресшей с ранее жившею установляется единством сверхвременного и бессмертного
человеческого духа, оживляющего тело, а чрез посредство животной души индивидуальность сообщается и телу.
Священные книги суть прежде всего просто
человеческие книги, носящие на себе печать
личности своего автора и его эпохи; эти черты и распознает историческая наука.
Сверхчеловек и есть эта единичная совершенная
личность, которая вырастет на почве
человеческого разложения, как пышный цветок на плодородном перегное. Высшее счастье и высшее призвание человека — стремиться стать таким перегноем, чтоб сделать возможным грядущего сверхчеловека. В этом — новая мораль, к которой зовет людей разрушитель морали Ницше.